Братья лежали в своем любимом месте — в теплой уютной яме под досками во дворе у дяди Бори. Место было тем хорошо, что здесь можно было укрыться и от ветра, и от врагов — действительно, кто же подумает, что во дворе у дяди Бори живут зайцы?
— Ну и денек сегодня был, — в третий раз проговорил Мокрый Нос, потому что две предыдущие попытки заинтересовать брата не удались — Длинный Хвост продолжал крутиться, устраиваясь удобнее на ночлег, и, судя по всему, не собирался поддерживать беседу в столь поздний час. Но вот он улегся, наконец, прижал уши к спине — так было теплее — и спросил:
— Что же за денек у тебя сегодня был, Мокрый Нос? Рассказывай.
— Собственно, денек-то был как денек. Обычный. А вот вечер, да... Вечер сложился удивительно.
— Только, братец, прошу без арифметики: ты же знаешь, я в этом совсем не разбираюсь, — проворчал Длинный Хвост.
— Причем здесь арифметика?
— Ну, ты же сказал «сложился». Вечер сложился... Сложение, вычитание... Я всегда путаю эти арифметические действия. Вечер сложился... С чем это он сложился? Это уж мне совсем непонятно.
— Ты как всегда придираешься, Длинный хвост. К арифметике это не имеет никакого отношения. Просто так говорят: день сложился, вечер сложился, жизнь сложилась.
— Все равно я этого не понимаю. Вот доски у дяди Бори хорошо сложились — это мне понятно. Специально для нас щель осталась — и тепло, и безопасно.
— Длинный Хвост, или ты слушаешь мой рассказ, или я с тобой никогда больше разговаривать не стану, — обиделся Мокрый Нос.
— Ладно, ладно, не обижайся. Сам же об арифметике первый заговорил, — примирительно сказал Длинный Хвост. — Давай, рассказывай поскорее — ты же знаешь, как я быстро засыпаю. Так что у тебя вечером произошло?
— Я как всегда весь день по деревне бродил. Интересно посмотреть, кто что посеял, где что взошло, что созрело. Капусту тетя Люся только что высадила, рассаду. Ты ведь знаешь, вкуснее капусты ничего нет на свете. Помнишь, мама рассказывала, как в прошлом году дядя Боря посадил капусту специально для нее? «Настоящий друг, — говорила она, — любитель природы». А вот тетя Люся природу не очень-то любит. Высадить-то рассаду высадила, да каждый росток ведром накрыла. Нехорошо. Не по-дружески. Да если бы еще ведра были целые, тогда хоть капусту не было бы видно — не так обидно. А то ведра без дна, ростки видно, а достать невозможно: края у ведер острые — обрезаться можно. Облизнулся с досады, да и поскакал дальше. Позже придется наведаться, никуда капуста тети Люси от нас не денется: рано или поздно ведра она все равно снимет.
Направился дальше, к дяде Сереже с тетей Таней. Там всегда есть, чем поживиться. Особенно сливы хороши. Мама говорила, что лучше слив во всей деревне нет. Везде они старые, кора высохла и огрубела. А тут — сплошное объедение. Ведь дядя Сережа с тетей Таней — тоже любители природы. Каждый год новые сливы нам подсаживают. Один сорт слаще другого. На этот раз я краснолистную попробовал, с Дальнего Востока. Вкусная, но немного горчит. Все же лучше желтой, той, что им дядя Федя подарил, сливы нет: сладкая и нежная, особенно по весне. У дяди Феди я давно всю ее подъел. Да и здесь уже мало осталось.
Затем к пруду поскакал. Там на берегу у скамейки обычно люцерна нарезанная рассыпана. Это профессор дядя Валя дядю Сережу научил карасей люцерной прикармливать: в пруд измельченные листья бросать. Вот люцерна всегда и разбросана вокруг скамейки. Ты знаешь, какая она вкусная, особенно свежая, недавно скошенная. Подбежал полакомиться. А на скамейке дядя Сережа сидел, карасей ловил.
— Ну, ты, конечно, испугался и ускакал, — съязвил Длинный Хвост.
— Ничего подобного. Это, говорят, раньше дядя Сережа остроглазый был — мимо не проскользнешь — обязательно увидит. А сейчас сидит, смотрит на поплавок, о чем думает — не известно. У самой лавки пучок люцерны лежал, для несчастных карасей. Я подкрался и — хвать.
— А он тебя за уши! — сказал Длинный Хвост.
— Ничего подобного — даже не шелохнулся. Вот что значит старость. Делай со старыми людьми, что хочешь. Ничего не видят, ничего не слышат. Закусил немного и в сад к тете Тане. С ней, Длинный Хвост, прямо беда.
— А что такое, какая беда?
— Да ты, наверное, слышал: раньше, говорят, у тети Тани был самый лучший огород в деревне. Чего тут только не было: и кабачки, и салат, и турнепс, и горох. Одной капусты пять разновидности: обыкновенная, брюссельская, савойская, кольраби, цветная. Мама рассказывала, что дедушка с бабушкой здесь еще столовались, да и всем соседям хватало. А теперь не то. Взяла и превратила огород в сад. Вместо моркови — тюльпаны, вместо салата — ирисы, вместо капусты — лилейники. Сам знаешь, что это за гадость. Дело дошло до того, что прошлой зимой ничего не оставила нам, зайцам. Дядя наш в феврале, когда из леса сюда голодный прискакал подкрепиться, так ничего и не нашел. От голода даже скамейку сосновую погрыз немного, хорошо, она какой-то соленой краской была обработана — хоть какая-то приправа, а так всухомятку пришлось бы грызть.
— Я весной пробовал эту скамейку, — прервал рассказ Длинный Хвост. — Для интереса. Никакого удовольствия. Доска доской. Чуть рот не занозил. Краска, наверное, вся облупилась, или соль дождями смыло.
— Да. Так вот. Попрыгал в цветник. Так, на всякий случай. Думаю, пырея хоть пощиплю: он у них всюду среди цветов прорастает. Да не заметил, как у самых ног тети Тани оказался. Она, видно, посадкой увлеклась, кажется, на этот раз георгины высаживала. Но тут она меня заметила, и как закричит: «Сережа! Сережа! Быстрее! Быстрее!» Слышу — топот. Это дядя Сережа с пруда бежит. Думает, наверное, тетю Таню гадюка ужалила или медведь к сирени подошел. Смотрю, бежит дядя Сережа: в руках удочка — забыл бросить, глаза широко раскрыты, под ноги не смотрит: топает прямо по настурции и землянике. Обезумел просто, совсем как ты, Длинный Хвост, на прошлой недели, когда от Старого Лиса удирал.
— Ничего себе, сравнение, — возмутился Длинный хвост. — Разве у меня была удочка?! И потом, я под ноги всегда смотрю, да еще в стороны. Для чего глаза-то у нас, зайцев, косые? Чтобы одновременно все видеть.
— Ладно, не перебивай. Сейчас самое интересное будет. Бежит он, значит, и кричит: «Кто? Что? Кто? Что?» А тетя Таня ему знаки делает, палец ко рту прикладывает: не кричи, не шуми, мол, спугнешь. Хотя только что сама на всю деревню кричала. Дядя Сережа встал, не кричит уже, но дышит тяжело: из груди, как из ближнего леса во время дождя, шум доносится. Тетя Таня на меня пальцем показывает. «Смотри, — говорит, — какое чудо! Какая прелесть!» Это обо мне. Я сначала убежать хотел. Люди все-таки! Известно, что хорошего от них не жди. Но такие слова «чудо, прелесть» редко от кого услышишь. Дай, думаю, подожду, может быть, еще что-нибудь приятное скажут.
Дядя Сережа наконец меня увидел. «Ой, какая лапа», — говорит. Почему-то ему одна моя лапа понравилась. Какая, я так и не понял, их у меня четыре, и вроде все одинаковые. Людей иной раз и не поймешь, странно так выражаются...
Сижу, смотрю на них. Особенно на дядю Сережу — мужчина как ни как, да и удочка в руках: хоть и любитель природы, а проснется древний инстинкт — возьмет и ударит. Действительно, слышу такие слова: «Татьяна, может на ужин? На обед караси, а на ужин свежая зайчатина».
— Ужас, — прошептал совсем забывший о сне Длинный Хвост. — Я бы умер от страха.
— Я тоже начал думать: то ли умереть от страха, то ли убегать быстрее. Но тут тетя Таня ему отвечает: «Брось свои глупые шутки. Посмотри, какая лапа». Опять лапа, а не лапы. И опять не понятно, какую лапу она имеет в виду. «Постойте, — говорит, — я за фотоаппаратом сбегаю». И в дом заспешила. А что это значит, «постойте»? Что мы с дядей Сережей товарищи или как с тобой братья? Вдруг он без нее опять об ужине вспомнит? Нет, думаю, пора удирать.
Но тут, Длинный Хвост, я вдруг вспомнил про журнал, который мы с тобой на крыльце у дяди Бори смотрели. Помнишь, там в статье со странным названием: «Наши трофеи» фотография зайца была? Красавец, вроде нашего папы. Лежит на травке в центре, а вокруг мужчины стоят, на него смотрят. Думаю, нет, надо подождать. Тетя Таня придет, сфотографирует, все-таки известность, популярность. А уж потом сбегу!
Вот вышла она в сад и ко мне. Я бочком к ней встал, жду. Она щелк, щелк. «Темновато, — говорит. — Повернулся бы чуть к солнцу — в самый раз было бы». А я не знаю, в какую сторону поворачиваться. Сижу, как сидел. И тут, Длинный Хвост, внимание, что, ты думаешь, делает дядя Сережа? Он протягивает ко мне удочку и чешет мне за правым ухом. Ты, Длинный Хвост, представить себе не можешь, как это приятно, когда тебя за ухом удочкой чешут. Теперь, думаю, надо, чтобы и за другим ухом почесать, а он не догадывается, все чешет и чешет за правым. Тогда я встал, повернулся другим боком и левое ухо подставил. «Вот теперь то, что надо», — говорит тетя Таня. И опять щелк, щелк. «Да он умен, твой заяц, — говорит дядя Сережа. — Если уж на ужин нельзя, давай поймаем его и в цирк продадим. А на вырученные деньги в ресторан сходим, поужинаем». Ну, думаю, хватит мне их шуток. Нельзя больше здесь задерживаться, вдруг действительно примут какое-нибудь кардинальное решение — пора удирать. И бросился бежать.
Ну, Длинный Хвост, какова история?
— Да, братец, досталось тебе, столько переживаний!
Братья повздыхали еще какое-то время, думая каждый о своем, затем теснее прижались друг к другу и заснули.
С. Ижевский
